Гаррабе Ж. ‹‹История шизофрении››

Павловизм и мичуринизм

Социология, признающая наследственность приобретенных признаков, почти всегда неразрывно связана с бихевиоризмом. В СССР, в ходе того же совместного заседания Академии Наук и Академии Медицинских Наук в 1950 г., на котором павловизм был провозглашен официальной доктриной сталинской психиатрии, с ним ассоциировался мичуринизм, во всяком случае, такой, каким его пропагандировал тогда Т. Д. Лысенко. Для последнего работы И. В. Мичурина /1855-1935/ позволяли утверждать наследуемость приобретенных признаков. «Поколебать наследственность, изменить ход патологических процессов, избежать фатальности — таковы итоги, одновременно революционные и оптимистические, применения к человеческой патологии концепции Мичурина, не забывая одного, что, когда имеются в виду проблемы окружающей среды, для человека речь идет, прежде всего, о социальной среде». А. Л. Мясников45, которого мы цитируем по Pichot /169/, допускает влияние наследственных предрасположенностей, которые «являются результатом тех или иных пагубных влияний, или тех или иных патологических факторов, действовавших в свое время на предыдущие организмы». Если для англоязычных авторов той эпохи шизофреника делала помешанным семья, то для советских авторов это делало общество.

Эта вера в исключительное влияние социального окружения в возникновение психической болезни объясняет оптимизм сталинских социологов в сравнении с буржуазным и реакционным пессимизмом сторонников доктрины Morgan о наследственных признаках. Психические болезни, реагирующие на чистый социогенез, и поэтому особенно частые в капиталистическом обществе, по причине противоречий, присущих капитализму, должны были неизбежно исчезнуть в «великую сталинскую эпоху… эпоху построения нового коммунистического общества, в котором впервые в истории человек становится подлинно свободной личностью и приобретает безграничные возможности, которые позволяют ему организовать свободную и радостную жизнь» (К. М. Быков). Поэтому, согласно устному сообщению, которое сделал автору профессор М. М. Кабанов, нынешний директор Санкт-Петербургского института имени В. М. Бехтерева, когда после революции 1917 г. было отменено законодательство старого режима, касающееся защиты прав психически больных и помощи им (подсказанное эскиролевским законом 1838 г.), то сочли ненужным составлять законы в этой области, так как медицинское законодательство не подходило для того, чтобы регулировать проблему чисто социального порядка. Это отсутствие специального законодательства для психиатрии, как мы сейчас это увидим, после оттепели, вызванной Н. С. Хрущевым /1894-1971/ в результате его знаменитого доклада на XX съезде КПСС, парадоксальным образом позволило советским властям использовать судебно-медицинскую психиатрию в целях политических репрессий. Если до тех пор оппозиционеров просто-напросто казнили или отправляли в ГУЛАГ, то потом, после взятия власти Л. И. Брежневым в 1964 г., им будут предъявлять обвинения и, как всех, совершивших серьезное преступление или правонарушение, направлять на экспертизу. Мы это увидим, если вспомним дискуссии, которые развернутся между членами Всемирной Психиатрической Ассоциации, когда такая практика станет известна на Западе, поскольку советские эксперты часто будут давать заключение о наличии у диссидентов латентной или вялотекущей шизофрении. Можно ли увидеть в вере в наследственность то, что могло быть приобретенным наследственным признаком, детерминированным вследствие пагубных влияний или предшествующих патологических факторов, первопричину определения, которое даст ей А. В. Снежневский в 1972 г.?

В единственном труде, имеющемся на французском языке, авторы О. В. Кербиков и др., мы находим лишь в части главы об истории психиатрии, посвященной «развитию советской психиатрии», следующее: «В изучении психических болезней советские психиатры ставят в центр своих интересов, с одной стороны, наиболее серьезные из распространенных болезней, этиология и патогенез которых оставались недостаточно изученными, например, шизофрению»; эта формулировка вызывает некоторое замешательство, потому что, если она указывает именно шизофрению как основной объект исследований, проводимых советскими психиатрами, то итоги их в отношении ее этиологии и ее патогенеза не указываются. И автор этой главы прибавляет: «… С другой стороны, патологические состояния, которые раньше не привлекали внимание психиатров — состояния неявных расстройств психической деятельности на границе психиатрии и других медицинских дисциплин, такие, как медленнотекущие астении, начальные формы сосудистых заболеваний головного мозга и пограничные состояния (реактивные расстройства, психопатии)» /116, с. 21/.

Мы снова должны поставить вопрос: нужно ли видеть в этих неявных расстройствах психической деятельности, которые, без сомнения в этом факте, ускользнули от проницательности психиатров и этиология которых представляется органической, источник происхождения вялотекущей шизофрении? Последняя не описывается ни в главе, посвященной клинике шизофрении, хотя один из редакторов данного труда именно А. В. Снежневский, ни в главе, посвященной ее единству: «В советской психиатрии проблема единства шизофрении не раз была объектом пылких дискуссий. В ходе этих дискуссий некоторые утверждали, что шизофрения была выделена как нозологическая единица без достаточных оснований, без знания ее этиологии, а только лишь на основе особенностей ее симптоматики и развития.

Однако следует заметить, что это естественный и общепринятый способ различать болезни друг от друга. Все болезни были вначале выделены клинически, и только потом устанавливалась (и еще не для всех) их этиология, изучался их патогенез и патологическая анатомия. Поразительный пример этого в психиатрии представляет прогрессивный паралич, выделенный клинически в начале XIX века, этиология которого была выяснена только в начале XX века» /116, с. 233/. Этот фрагмент, который мы обширно процитировали по причине его важности, показывает, что для советской психиатрии сталинской эры единственной приемлемой моделью психической болезни все еще был прогрессивный паралич с органической этиологией и характерными патологоанатомическими повреждениями, и, что невозможность приложить ее к шизофрении заставляла сомневаться в реальности последней (любопытно, что такими же рассуждениями будут руководствоваться американские антипсихиатры), или, по крайней мере, в ее единстве. То, что единство группы шизофренических психозов может основываться на психопатологии, как это пытался показать за полвека ранее Bleuler, никогда не признавалось и казалось даже невероятным. Верно и то, что это предполагает индивидуальную психологию интрапсихических конфликтов, тогда как, согласно советской идеологии, психическая болезнь могла развиваться только на основе социальных конфликтов или органических заболеваний.